миром. Анархия самими глазами попросила помочь ребенку. Мая села рядом и положила ладонь на белый холодный лоб. Черная Корова открыла глаза.
— Бекир прав: отец не был хорошим, — прошептала девочка, совсем не удивляясь присутствию Ма. — Марк Дорош забрал меня, чтобы я стала оружием. А теперь и Бекир меня бросил. Я видела. Он сам ушел. Я никому не нужна и не хочу возвращаться. — В глазах Черной Коровы зазвенели слезы.
— Нет, это не так. — Мая погладила девочку по волосам. — Я не буду врать об отце, я сама не знаю, кем он был до Вспышек, а тем более во что превратился после, но в одном я уверена: Бекир тебя любит. Он твоя семья. Тебе здесь не место, девочка, не сейчас.
— Как и тебе, — раздался над ними громовой голос Албасты.
Ма посмотрела на огромную, похожую на медведицу, женщину.
— Где Дева? — спросила Ма, указывая на пустое место.
— Кто ее знает? Спит, забыла о нас, потерялась. Мы должны привлечь ее и заставить сразиться с Покойом. Что это за мать, которая не борется за собственное дитя?
Ма кивнула: "Да, мать должна бороться". Она склонилась над девочкой и прошептала ей несколько слов.
— Ты должен вернуться, чтобы рассказать им то, что я тебе сказала. Хорошо?
Черная Корова обняла ее в знак согласия. А потом она почувствовала на своем плече Ханум руку, — и круг разомкнулся, Ма снова оказалась в своей комнате.
Станцию неистово болтало. Она посмотрела на запястье. Побег суета исчез, не оставив на коже ни следа. Лицо Ханум стало совсем серым. На ее губах появились кровавые пузыри.
— Ключи, — прошептала киммеринка.
Мать вынула из кармана связи. Она не знала, что должно сказать: женщина умирала, и каждое слово могло стать последним.
— Ты была настоящей матерью для Мамая, Ханум, — наконец произнесла
Ма. Медицинская сестра с благодарностью опустила веки, словно соглашаясь со сказанным.
— Девочка. За стеной. Не все дети тогда сгорели, — сказала Ханум. -
Тогирек Девы, возле Девы вернулся к тебе. Теперь ты можешь спасти их.
— Спасибо. — Ма коснулась губами холодного лба Ханум, положила ее голову на пол и вышла из комнаты.
Мать — это та, для которой нет чужих детей.
Талавир. И еще один огонь коснется проклятой земли
Амага заставила Талавира не приближаться к Черной Корове, которая лежала без сознания посреди барака. В сумерках утра она была как мертвая, и только тумар, едва заметно содрогавшийся на груди, свидетельствовал, что девочка до сих пор дышит.
Ниязи накрыл ее попоной и посмотрел на Талавира черными глазами-бусинками.
У них был немой вопрос, на который у Талавира не было ответа. Что он мог сказать
Ниязи? Что в пыли увидел давно погибшего товарища и потому упустил момент, когда Бекира похитила Сфена, а девочку сбросил грифон? Подтвердить, что он полубезумное ходячее мясо, чьим умом завладели тысячелетняя ведьма и ее брат-джадал? Перед глазами Талавира все еще стоял Рябов — такой, каким он видел его в Шейх-Эле — с ружьем и поднятым забралом. М-14 приходил на поле боя перед Матерью Ветров, чтобы проститься. Последними его словами, которые наконец услышал Талавир, были: «Ты должен разбудить Мамая». Но как? Доктор растворился в Вспышках. Его больше не существует. Или Талавир ошибается и чего-то не разглядел? Всю дорогу в Деште Мамай указывал ему путь. Куда он его в конце концов привел?
Талавир вытащил карты Мамая и разложил на пристальном полу перед собой. От долгого ношения и соли изображения уже начали стираться. Талавир остановил взгляд на рисунке Матери Ветров. Мамай изобразил ее как красно-черный глаз высоко в небе.
В начале пути Талавир полагал, что это первая карта в колоде, но теперь убеждался, что последняя. Мамай предугадал его возвращение на Станцию.
«Колесо Поединка крутится медленно, но непрерывно», — любила повторять
Руфь. Прежде чем стать «живым мясом», а потом возродиться с лицом Мамая, он был Старшим Братом, приносил клятву. Следовательно, Поединок мог требовать ее соблюдения.
— Интересно, кому достанется моя душа после смерти — твоему тёмному брату или Духу? — прошептал Талавир. — На Матери Ветров говорили правильно: я ценный экземпляр, раз за мной гоняется такая куча божков.
— Это все Дева, — к его удивлению беззлобно пробормотала Амага. — Она виновата. Богиня пренебрегла своими обязанностями, допустила, чтобы распространилась вера в Поединка. А я тебе скажу, что Поединок — грязный путворинок. Я уже несколько тысячелетий спала в могиле в Киммерике, когда в вечной мерзлоте полупьяный
шаман сшил его из тюленьей кожи, человеческой плоти и голов северного орла-тупилака. Шаман считал, что так оградит свою душу от врагов. Но недооценил белолицых людей. Они убили дурака и забрали тупилака, чтобы подарить своему царю. И давно забытый бог, оскорбивший Деву, переродился и стал покойным. Но знаешь, ни клятва тебя к нему не привяжет. Не бог выбирает души, а души — бога.
— Именно поэтому ты не можешь просто так увлечь тело для своего брата?
— Не радуйся, твое время истекает, куча мусора. Ты умрешь, а мы дождемся нового тела. Еще одна тысяча лет — для нас только мгновение.
«Твой брат так не думает», — промелькнуло в голове Талавира, и он еще раз удивился, как два духа не могут услышать друг друга.
Он и сам знал, что теряет силу. Во время потасовки с человековедмедем Амага почти завладела его телом. Это позволило отбиться, спасти Черную Корову, теперь спавшую в глубине барака, но и испугало. Быть гостем в собственной голове.
еще хуже, чем понимать, что он сконструирован в лаборатории Белокуна. Талавир чувствовал: его время истекает. Яд Амаги и Тарга разъедал не только тело. Ярость ведьмы и тоска джадала мешали думать. И он то и дело спрашивал себя: это его мысли и желания или ведьмы?
Талавир вытащил из аптечки последнюю ампулу обезболивающего и протянул
Скифьянти. Но пыталась собрать вместе порванного в бою Шейтана. Талавир уколол транквилизатор в ногу акинджию, хоть и без уверенности, что это ему поможет. Кунок Саши Бедного хрипел и не открывал глаз.
После
